Из дневника Евгения Онегина

Необходимое пояснение

Не так давно я получил на Скайпе запрос на связь: «Очень хотелось бы с вами поговорить, много времени не займу». И подпись: Евгений Онегин. Я согласился, и на следующий день увидел на экране мужчину средних лет, приятной наружности. Поздоровались, потом между нами произошел такой разговор:

- Очень рад, что не напугал вас своим именем. Часто думают, что это розыгрыш, и не отвечают. Чтобы не отнимать у вас лишнего времени, скажу сразу: я тот самый Евгений Онегин, «добрый приятель» Александра Пушкина.

- Ага..  Тогда по моим расчетам вам сейчас примерно двести десять лет от роду. Но выглядите вы...  несколько моложе. Или вы хотите сказать, что ваш добрый приятель обессмертил вас? Я правильно понимаю?

- Не то чтобы обессмертил, но значительно продлил мне жизнь.

- Допустим. И чем же я могу быть вам полезен?

- Видите ли, в течение всей своей жизни я вёл, вернее, веду дневник. Пишу не каждый день, но довольно часто, так что это уже несколько тысяч страниц. Публиковать его я сейчас не собираюсь, но я хотел бы заблаговременно немного подправить свой имидж в глазах публики.

- Вы имеете в виду имидж «лишнего человека»?

- Именно. Я всегда не понимал, почему Виссарион Григорьич припечатал нас с Печориным подобным клеймом. Ведь мы оказались исключительно полезными и Александру с Михаилом, и ему самому. Совсем не лишними.

- Хм, резонно. Но это непростая задача. Боюсь, не справлюсь, я ведь не профессиональный литератор.

- Именно поэтому я к вам и обращаюсь. Я читал ваши рассказы и верю, что вы справитесь и в то же время не злоупотребите моим доверием. Что-либо писать или редактировать вам не придется. Весь мой дневник сейчас в базе данных на интернете. Я даю вам пароль доступа, вот он, запишите. Он будет действовать десять дней. Весь дневник скачать невозможно, но вы сможете скопировать отдельные страницы по своему вкусу. После этого просто опубликуйте их в своём блоге. Ну как?

Я не сумел отказать этому приятному человеку, тем более что понять, кто он такой на самом деле, можно было только прочитав его дневник. Я приступил в тот же вечер и просидел до трех ночи. Очень скоро я увидел, почему Онегин так ограничил моё время: здесь нужно быстро ухватить какую-то идею, иначе потонешь в океане информации. Основные сведения об Онегине я добыл почти сразу: он профессор математики, опубликовал первую научную работу в 1835 г. и последнюю в 2007 г.; живет, в основном, в Лондоне, но бывает и в других странах, по разным поводам; имя его хорошо пишется по-английски, только читается по-другому – Юджин; фамилию он тоже не менял, но пишет её на ирландский манер – О’Негин.

После пяти дней напряженного скольжения по страницам дневника у меня появился некоторый план. И когда на восьмой день Онегин справился, как дела, я назвал ему даты выбранных мною дневниковых записей. Он перезвонил мне через час и сказал: - Очень хорошо, буду век обязан. – Абсолютно верю в то, что вы обещаете, - отозвался я, -  но опубликование мною ваших записей вряд ли заметно продлит мою жизнь.  Он засмеялся: - Тогда у меня к вам еще одна небольшая просьба: передайте ...там...от меня привет некоторым из наших общих знакомых. Каким именно? Да вы теперь и сами знаете...

Прощайте, сказал я одними губами, и живите долго...

Из дневника Евгения Онегина

3 октября 1837 г., Лондон

Более полугода не мог прийти в себя после гибели Пушкина. Но сегодня день светлый, с самого утра. Явившись в университет, я предстал пред молодые очи нового набора естественников. Вводная лекция по математическому анализу, знаю наизусть. Но начинаю вдруг совсем по-другому: мотался по жизни без руля и без ветрил, без цели и смысла, пока не набрел на книгу об Исааке Ньютоне. Ему всего двадцать три года, в Англии свирепствует чума, кто-то в отчаянье пирует, а он создает дифференциальное и интегральное исчисления... И я прочитал оду Ньютону, оду математике. Разве что не в стихах. И закончил словами: - И теперь вы понимаете, каким образом я оказался сегодня здесь, перед вами.   Меня проводили аплодисментами. 

А дома меня ожидало письмо. В конверте, помимо самого письма, оказался небольшой портрет, маслом на картоне. Боже мой! Едва я взглянул на него, как на меня обрушился шквал воспоминаний. Эти лихорадочные дни отчаяния и преследования, это наваждение, которое я и сам толком не понимал, и только Татьяна разъяснила мне всё, когда я так беспардонно вломился в её дом. Она выставила меня за дверь, и я очутился на улице, готовый свершить свою последнюю глупость. Меня остановила женщина: – Онегин, - сказала она, - вам сейчас никак нельзя оставаться одному, я провожу вас домой.

Я не сопротивлялся, мне было всё равно. Когда я очнулся, было утро, в комнате было светло. Рядом, опершись на локоть, лежала и смотрела на меня та самая женщина. Свободной рукой она провела по моим волосам и нежно сказала: - Ну вот, слава Богу! Теперь всё будет хорошо.

Это была Ольга. Я долго смотрел на её портрет, потом прикоснулся к нему губами и убрал в шкатулку, которую всегда вожу с собой. В письме она рассказывала о своей семье, детях, последних петербургских новостях, и о том, что постоянно следит за моими успехами.

Но на этом хороший день не кончился. На моём столе лежат недано купленные книги. Автор – всё тот же Ньютон, но предмет мне не знаком. Буду читать, пока не смежатся веки.

23 декабря 1857 г., Лондон

...Он рыться не имел охоты в хронологической пыли бытописания земли, но дней минувших анекдоты от Ромула до наших дней хранил он в памяти своей... Это Пушкин написал обо мне, и всё верно. Разве только что, назвав события «анекдотами», он, как я полагал, сообщал не своё мнение, а просто хотел подчеркнуть мою легкомысленность. Теперь я начинаю понимать, что он говорил всерьез.

Всё началось с двух книг Ньютона, которые были не о математике или физике, а о хронологии исторических событий. Мой «любимый» предмет. Но раз сам Ньютон посвятил этому много лет, значит в этом что-то было, и я углубился в чтение. Вкратце: он обнаружил, что хронология древних времен неверна, передвинул многие даты, сжал некоторые исторические периоды. Было несколько положительных отзывов, но они потонули в хоре историков и филологов, объявивших эти работы «заблуждениями почетного дилетанта» и приложивших все усилия, чтобы они были преданы забвению.

Я спросил знакомого букиниста, не знает ли он что-нибудь еще на эту тему, и он показал мне две работы, XVI и XVII века, авторы которых доказывали, что вся древняя классическая история – Греция и Рим – была сочинена в средние века. Это ошеломляло. Значит, все боги, мифы, сражения, Энеида, Ювенал – плод фантазии талантливых писателей позднего времени? Но работы тех двух никогда не упоминаютя официальной, общепринятой историей. Верить или не верить? Для меня, как математика, вопрос не может ставиться таким образом. Надо проверить. Так, неожиданно для себя я оказался во власти той же стихии, какой был обуреваем Ньютон.

Все последущие годы я ничего не писал на тему хронологии, так как был занят своей основной работой. Но глаз мой, затóченный на эту проблему, стал замечать множество несуразностей. Вот последняя из них – Диофантовы уравнения. Нам говорят, что древнегреческий Диофант жил примерно в III веке н.э. И в то же время известно, что в те времена еще даже не были известны многие знаки, необходимые для записи и решения этих уравнений, они появились только в XVI веке н.э. Математики вздыхают, а историки и не думают что-либо делать для исправления хронологии.

Сегодня в университете ко мне подошел знакомый филолог по русской литературе. Он знает, что я русский, и пытался не раз выведать что-нибудь насчет сходства моего имени с именем героя известного романа Пушкина. Еще он любит посетовать по поводу отсутствия перевода «Евгения Онегина» на английский язык и не раз уговаривал меня заняться этим. Но я тщательно скрываю свою связь с Пушкиным и не поддерживаю такие разговоры.

Однако, сегодня он заговорил на другую тему: зачем Пушкин написал историю Пугачева, и так быстро, и так сухо? Я не знал, что отвечать. А сейчас припоминаю, что Пушкин был на Урале в компании с  Владимиром Далем, служившим тогда чиновником по особым поручениям при оренбургском генерал-губернаторе. Что разрешение на печать получил довольно быстро, вместе с приличной суммой денег. Зачем это надо было, спустя шестьдесят лет после событий? Уж не понадобилось ли уважаемое имя Пушкина для усиления официальной версии истории пугачевского бунта? И если так, то, значит, была и другая версия?

17 октября 1892 г., Лондон

Ну вот, прокатилось моё имя по всей Европе, перешагнуло через пролив и уж около месяца большими буквами здесь, в Лондоне. Сегодня прошло первое представление оперы «Евгений Онегин», на английском языке, и я, конечно, присутствовал – как иначе можно послушать эту так волнующую меня музыку? Ольга уже давно писала мне, что г-н Чайковский пишет про нас оперу, и позже собиралась в Москву, на первое представление.

Там мы с ней и встретились, к искренней радости обоих. А Татьяна? Сказала, что дождется петербургского представления. Или была другая причина... Мы ведь все уже в весьма преклонном возрасте, и я это сразу увидел, едва взглянув на Ольгу. Я старше их обоих, а выгляжу гораздо моложе, Ольга не могла этого не заметить, но виду не подала. Что-то со мной происходит.

Мы с волнением ждали начала спектакля, и когда оркестр заиграл вступление, не могли сдержать слёз, потом взялись за руки и так просидели до конца. Все исполнители были молодые – студенты Московской консерватории, что еще более усиливало впечатление, перенося нас в далекие годы тех драматических событий.

Что-то со мной происходит. Вернее, ничего не происходит - годы идут, а я почти не старею. Я уже давно заметил это, а с тех пор, как в меня вошла музыка оперы, я почувствовал дополнительный прилив сил. И как долго это может продолжаться?

Несколько лет назад у меня возникла мысль обзавестись, наконец, спутницей жизни. Но я тут же погнал эту мысль прочь: как бы ни была изначально молода моя жена, она рано или поздно будет шокирована моим... бессмертием? Нет, вряд ли, но это может длиться долго.

20 мая 1906 г., Санкт-Петербург

С утра я бродил по городу, как по музею воспоминаний. Мало что изменилось, разве что вывески и... люди. Я знал, что не встречу ни одного знакомого не только на улице, но и заходя в подъезды, где бывал не раз. Намеревался посетить могилы сестер Лариных, но раздумал: какой прок? Их образы глубоко во мне, и я всегда могу вызывать их, как только захочу. А вот Ленский совсем в тумане, он мне теперь представляется как Собинов на сцене, в которого я стреляю из бутафорского пистолета. В конце концов я посетил только могилу Петра Ильича, имя его вызывает во мне глубокий трепет. А Пушкин всегда со мной, я таскаю его по всем городам и весям и часто мысленно беседую с ним на улицах, на которых он никогда не бывал.

Вечером я отправился в симфонический концерт. В зале рядом со мной оказалась женщина с лицом восточной красавицы. В антракте мы перекинулись несколькими словами о дирижере и хорошей акустике. Но когда пошла «Шехерезада» Римского-Корсакова, с ней стало твориться что-то невообразимое, видно было, что она с трудом сдерживает волнение, чтобы не привлекать к себе внимание.

В зале уже почти никого не осталось, но она продолжала сидеть, прикрыв лицо руками. Я не шевелился. Внезапно она повернулась ко мне и спросила в упор: - Кто вы? – Я - Евгений Онегин, - сказал я. В ответ она кивнула и, помолчав, промолвила: - А я – Шехерезада.

Мы вышли на улицу и повернули на Невский в сторону Дворцовой площади. Было тепло и совсем светло. Белые ночи. – Вам, наверно, около ста лет? – спросила она. – Сто шесть, - уточнил я. – А мне горадо, гораздо больше, я даже точно не знаю, сколько. – Как вам живется? Не скучно? – спросил я. – Нет, совсем нет. Сейчас я занимаюсь своим салоном модного платья в Париже. – Вы так хорошо говорите по-русски! – Да, я говорю одинаково хорошо на многих языках, у меня было достаточно времени для занятий.

- Я понимаю, у вас есть ко мне много вопросов, - продолжала Шехерезада, – поэтому я расскажу вам кое-что о себе, о чем вы не знаете. – Не надо, - вежливо прервал я её , - и мне кажется, мы не должны терять друг друга из виду. Давайте встретимся в Париже на моем обратном пути в Лондон?

Шехерезада молча взяла обеими руками мою ладонь и прижала её к своим губам.

Я не могу уехать вместе с ней, завтра мне предстоит встреча с Николаем Александровичем Морозовым, человеком необыкновенной судьбы и широкой образованности. Бывший народоволец, участвовавший в покушениях на Александра II, он потом много лет занимался самообразованием в камере Шлиссельбургской крепости.

Морозов написал работу, пересматривающую принятую сейчас датировку создания последней главы Нового Завета, и попросил меня просмотреть её перед сдачей в печать.Особенно его интересует мое мнение о предложенной астрономической датировке событий.

20 июня 2006 г., Москва

 Сегодня ровно сто лет, как мы вместе – я и Шехерезада. Это не значит, что мы никогда не расстаемся – у каждого свои дела. Но расстаемся ненадолго. И сегодня мы вместе, в Москве. После утренней прогулки по крутым переулкам Китай-города мы зашли в книжный магазин, приобрели две новые книги Фоменко и его соратника, и остаток дня провели в своем номере, читая и обмениваясь впечатлениями.

В течение трехсот лет, уже после Ньютона, пытливые умы в разных странах пытались восстановить фрагменты действительной истории человечества. Но их труды сознательно дезавуировались и отправлялись в подвалы забвения. На этот раз это не удастся, хотя общество и сегодня пытается проделать то же самое.

По-человечески это понять можно. Ну кому это надо менять даты, устоявшиеся легенды, концепции, учебники? Прямая угроза - историкам и писателям, придется здорово переучиваться. Очень серьезная угроза политикам, придется менять национальные символы и идеи, отношение к другим государствам. Для широкой публики – врéменная неопределенность и смятение в умах.

Вот живой пример. На днях, в дороге, наши случайные попутчики, супружеская пара, с увлечением рассказывали о своей поездке в Египет. Древние пирамиды и древние загадки, окружающие их постройку. Древние скульптуры и древние загадки, окружающие их изготовление и установку. Мы попробовали было рассказать о том, что эти загадки уже разгаданы. Но супруги даже не захотели слышать о деталях, они были оскорблены в своих лучших чувствах.

Тем не менее, историю все равно придется расчищать, потому что достойное будущее невозможно строить на фундаменте фальсификаций или даже непреднамеренных заблуждений, и я пытаюсь вносить в эту работу свой посильный вклад. Но есть и нечто новое: уже долгое время я размышлял о создании топологии исторических пространств и все не знал, как к этому подступиться. А сегодня, кажется, нашел ключик.

Завтра мы с Шехерезадой собираемся проехать на катере по Москва-реке, а потом - домой и за работу. Жизнь прекрасна...

Иосиф Бененсон

17 мая 2011 г.